Родная кровь

Глава 9
Тереза Холт
Шесть лет назад

Шесть лет назад мне был двадцать один год, я жила в Бостоне, училась на дизайнера по стипендии и параллельно учёбе подрабатывала продавцом-консультантом в фирменном салоне коктейльных платьев. Мои родители гордились тем, что я смогла добиться стипендии и, обучаясь любимому ремеслу, успевала зарабатывать достаточно, чтобы не нуждаться в финансовой поддержке с их стороны. Я тогда любила всё в своей жизни и всю свою жизнь. Откровенно говоря, больше всего в тот период своей жизни я любила именно свою временную работу. Я помогала женщинам и девушкам разных возрастов, и вкусов, находить свой образ, преображаться и выпархивать из нашего салона на крыльях счастья. Все наши клиентки были непростыми, все они были очень богаты и зачастую не менее капризны, но ни одна из них не выбралась из моих силков неудовлетворённой своим новым образом. Я чувствовала себя чуть ли не психологом тряпичного мира, хотя купить одно из тех платьев, которые я примеряла на клиенток салона, даже при своей достойной заработной плате я не могла себе позволить. В те времена я целеустремлённо копила деньги, чтобы после окончания периода своего обучения в Бостоне перебраться в Нью-Йорк и иметь возможность выстроить в этом городе-мечте свою успешную – естественно успешную! – карьеру. Возможно, со временем я смогла бы даже открыть собственную фирму…

Такие у меня в те заоблачные времена были мечты.

Почти четыре года я работала по зазубренному графику: с двух часов дня до восьми часов вечера девять месяцев в году и в летние месяцы с десяти утра до восьми часов вечера ровно. Родителей я навещала не чаще пяти раз в год: на Рождественские праздники, на Пасху, в свой день рождения и, по возможности, в дни рождения кого-то из родных. Не бывшей примерной отличницей в школьные годы, в старшей школе я так сильно размечталась о карьере дизайнера, что в итоге не просто смогла добиться стипендии в приличном колледже, но и вскоре стала одной из лучших студенток на своём курсе. Так что тот факт, что при моей привлекательной внешности с парнями у меня было глухо, для меня был совсем неудивительным и совершенно не казавшимся мне чем-то проблематичным: я в буквальном смысле с головой была погружена в интересную учёбу и любимую работу – откуда при таком плотном графике у меня мог появится бойфренд? Естественно в моей жизни были и шумные студенческие вечеринки, и разномастные смазливые, и не очень смазливые ухажёры, но я так сильно была сосредоточена на своём независимом от кого бы то ни было образе жизни, его ритме и течении, что все ухаживания изначально страстных поклонников заканчивались двумя-тремя свиданиями – на большее у моих импульсивных ровесников не хватало терпения, потому как я не давала им даже надежды хотя бы поцеловать себя после банального похода в кино. Родители и моя старшая сестра Астрид переживали о моей сексуальной пассивности, как они в то время обозначали происходящее с моей личной жизнью, я же просто не горела желанием попробовать заняться сексом из любопытства, а парень, с которым я захотела бы попробовать это сделать, в моей жизни явно не спешил появляться. Поэтому я хорошо запомнила тот день, в который на моём пути вырос человек, кажется на всю оставшуюся жизнь сломавший мою психологию и понимание функционирования здоровых взаимоотношений между мужской и женской частями человечества.

Это произошло в конце лета, спустя ровно пять дней после моего двадцать первого дня рождения – двадцать пятого августа. Я даже знаю точное время свершения этой катастрофы, потому как четыре года к ряду я покидала салон, в котором работала, в одно и то же время – 20:05. Ровно в 20:05, двадцать пятого августа, шесть лет назад я чуть не убила Байрона Крайтона.

Он шёл по тротуару, я же выходила из салона. Он не заметил открывающейся мной стеклянной двери, а я не заметила его идущим слишком близко по отношению к ней, и в итоге с такой силой врезала ей по его лицу, что, от столкновения запрокинув голову назад, он едва не потерял равновесие. Если бы я знала, на кого наткнулась, я бы, честное слово, сняла с петель эту самую злосчастную дверь и добила бы ею его. Но я не знала, кто он есть и кем он станет конкретно для меня.

Я сразу же бросилась к пострадавшему от моей руки с извинениями, начала предлагать ему зайти в салон, чтобы приложить бутылку холодной воды к его носу, из которого, тогда к моему ужасу, сейчас же к моему вящему неудовлетворению, вытекла всего лишь одна капля крови. Но молодой человек никак не реагировал на мою панику, мои искренние извинения и активную жестикуляцию рук. Стоя прямо передо мной в оранжевых лучах закатного солнца и держась за свой пострадавший нос, парень был совершенно недвижим и смотрел на меня широко распахнутыми тёмно-зелёными глазами, словно я была какой-нибудь горгоной, обратившей его в каменную статую.

Его наваждение продлилось целую минуту. Скорее всего, его шоковое состояние было вызвано резкой носовой болью. Поняв, что он никак не реагирует на мои слова и только наблюдает за мной широко распахнутыми глазами, в которых читалось откровенное смятение, я перестала тараторить и, гулко выдохнув, тоже уставилась на него широко распахнутыми глазами. В этот момент я и составила своё первое впечатление о его внешности. Он был откровенно красивым молодым человеком: черноволосый, зеленоглазый, с широкими скулами, выше меня на полторы головы. Под его чёрной рубашкой отчётливо прослеживались мускулы, его тёмные брюки и начищенная обувь говорили о наличии у их хозяина хорошего вкуса.

– Как Вас зовут? – было первое, что он сказал мне своим грудным баритоном, который я сразу же определила мелодичным.

– Тесса… То есть… Меня зовут Тереза… Вы не сильно пострадали? Вам не больно? У Вас проступила кровь… – Я неосознанно протянула было руку к его носу, но вовремя отдёрнула её. Он же, смотря на меня явно оценивающим взглядом, почему-то продолжил молчать, и тогда я решила начать хоть в какую-нибудь сторону раскачивать лодку, в которой мы, по нелепой случайности, оказались вдвоём (я гораздо позже начала понимать, что случайности не случайны). – А как зовут Вас?

– Байрон, – совершенно неожиданно он протянул мне свою правую руку для рукопожатия, напрочь забыв о том, что на ней остался след от кровоподтёка, а я не заметила этого сразу и потому пожала её. Не ожидая почувствовать столь сильное ответное сжатие своей руки – я бы даже назвала эту силу напором, – я прикусила нижнюю губу, чтобы не зашипеть от хруста своих пальцев, и едва уловимо приопустила правое плечо. Заметив, что причиняет мне физический дискомфорт, мой новый знакомый резко ослабил свою хватку, но мою руку так и не выпустил на протяжении последовавшей за этим целой полуминуты. В качестве извинения от меня за нанесённый ему “урон” он попросил разделить с ним чашку кофе в кафетерии через дорогу, в котором я, бывало, баловала себя малиновым чизкейком или шоколадным мороженым. Я согласилась.

Не думаю, что то моё согласие навлекло на меня опасность. Думаю, решающим моментом всё же был именно тот, в который взгляд этого человека впервые соприкоснулся с моей кожей.

* * *

Уже спустя пару минут после нашей несуразной встречи мы заняли дальний столик на открытой террасе небольшого кафетерия, разговорились и по-дурацки разулыбались друг другу. Вспоминая теперь, как я тогда смеялась с каждого его хотя бы мало-мальски забавного высказывания, я стыжусь того, какой наивной дурочкой я наверняка выглядела в его глазах. Интересно, если бы я не превращалась в мямлющую и смущённо улыбающуюся идиотку при каждом его задержанном взгляде на моём лице или моих руках, избегла бы я его губительного внимания к своей персоне? Я часто задаюсь похожими вопросами, касающимися альтернативного развития событий в моей жизни относительно конкретно этого момента, но все эти вопросы не имеют ответов. В итоге случилось именно то, что случилось: в один из последних вечеров уходящего лета того года Байрон Крайтон мной заинтересовался. И неважно в какой момент, неважно по какой из сотен возможных причин, важно лишь то, что это произошло, и то, что я позволила этому произойти.

В тот первый вечер он много что рассказывал мне об окружающем нас мире и мало говорил о себе. Я узнала лишь, что он работает менеджером в какой-то автомобильной компании, при этом не имея собственного автомобиля, и что он старше меня почти на пять лет. Не помню, что я рассказала ему тогда о себе, да это и не важно. Однако важно то, что на следующий вечер мы вновь встретились за чашкой кофе в том же самом кафетерии и на сей раз провели в нём на час дольше, чем в предыдущий вечер.

Так прошли наши четыре первых свидания, хотя на тот момент я смутно понимала, что подобные встречи за чашкой кофе можно обозначать как свидания, однако именно таковыми они и являлись. Ровно в 20:05 я выпархивала из стеклянной двери салона, в котором всё ещё работала, и устремлялась к кафетерию через дорогу, на террасе которого, за самым отдалённым столиком меня уже поджидал Байрон Крайтон. Каждая наша последующая встреча незаметно растягивалась на час дольше предыдущей, после чего этот обезоруживающе красиво улыбающийся парень пешком провожал меня до моего студенческого кампуса, до которого было два километра пути.

В конце пятого совместно проведенного вечера мы поцеловались.

Уже в конце третьего свидания меня начинали терзать смутные сомнения относительно того, почему этот странный парень с загадочным взглядом и умопомрачительной улыбкой не проявляет ни малейшего намёка на желание сблизиться со мной физически, поэтому когда он вдруг поцеловал меня посреди пустынной каштановой аллеи, почему-то решив пропустить момент с держанием за руки и прочие обычно предшествующие поцелуям пункты, я растерялась, но в итоге ответила на его поцелуй. Следующие за этим шесть вечеров мы были заняты тем, что целомудренно целовались на лавочке в самом тёмном углу Бостон-Коммон, а на седьмой вечер меня совершенно неожиданно, спустя почти пять лет образцовой работы, уволили из салона. Дочери владельцев салона, недавно вернувшейся из Сент-Луиса с мужем и малолетним ребёнком, необходимо было рабочее место, в результате чего владельцы салона не придумали ничего лучшего, чем для решения столь нехитрой задачи лишить рабочего места своего единственного работника, не связанного с ними родственными узами – меня. Мы, конечно, расстались на доброжелательной ноте, было очевидно, что и владелице салона, и её дочери было неловко увольнять меня спустя столько времени кропотливой работы бок о бок, да ещё и по столь щепетильной причине, но я тогда всё равно очень сильно расстроилась из-за свершившейся несправедливости…

В тот вечер я по телефону рассказала уже считавшемуся моим бойфрендом Байрону о причинах своего расстройства и отказалась от заранее запланированной встречи с ним, а уже спустя два часа, примерно около десяти часов вечера, он без предупреждения объявился на пороге моей комнаты. Он сказал, что его пропустила консьержка, с которой я в те времена водила дружбу, завязавшуюся на фоне инцидента с её померанским шпицем: однажды я спасла её собачонку от клыков питбуля, принадлежавшего одному из студентов. Агрессивный пёс явно хотел сожрать раздразнившую его блоху, но я вовремя схватила этот неведомый мне клочок белого пуха в руки и не дала питбулю вцепиться в него клыками, хотя тот угрожающе лаял на меня и явно угрожал мне не меньше, чем этой несчастной собачонке. Байрон сказал, что договорился с консьержкой посредством коробки конфет, но на самом деле он подкупил старуху деньгами. Впрочем, это была не первая и далеко не единственная ложь, которой он к тому времени напичкал меня, словно раскрытый блин кленовым сиропом. Я же в то время каждое его слово воспринимала за чистую монету, ни на секунду не ставя под сомнение ни малейшую деталь, произносимую его завораживающим баритоном. Я верила ему, как никому и никогда до него. Потому что я влюбилась в него. По-честному. Я тогда всё делала по-честному. Была для этого человека открытой книгой. Нет, даже не книгой, а открытым альбомом для рисования с кристально-чистыми листами – рисуй в нём что твоей душе будет угодно… Иными словами: я оказалась обычной, то есть миловидной и наивной девочкой, каких в мире миллионы. Правда тот факт, что я не одна в своём роде по типу своего идиотизма, меня до сих пор никак не утешает и даже расстраивает.

В общем, в тот вечер, в который меня уволили и в который Крайтон подкупил консьержку моего кампуса, я потеряла нечто большее, чем одну лишь любимую работу. Я потеряла разум. Ну и заодно, как это зачастую следует сразу за потерей разума, я потеряла и невинность.

Всё началось с того, что он обнял меня, продолжилось тем, что он отёр с моего лица парочку предательских слезинок и произнёс утешительные слова о том, что в моей жизни ещё будет много любимых работ, если я этого только пожелаю, и наконец закончилось тем, что он раздел меня до гола. Вернее, всё закончилось спустя примерно час, когда он наконец слез с меня. Я не сказала ему, но он сам сразу понял, что я оказалась девственницей. В какой же восторг он пришёл от столь неожиданного факта! Казалось, он поверить не мог в то, что девушка с моей наружностью, умом и душевной красотой, как он тогда выражался, в свои двадцать один может быть целомудренной. В ту ночь он в принципе много говорил, что прежде за ним не водилось, и бóльшую часть его размышлений вслух занимала именно та часть, которая касалась моей невинности. Он что-то говорил о том, что теперь я навсегда буду только его, что он никогда меня не отпустит, на что я реагировала безвольной улыбкой и всё слушала, слушала, слушала… Моя соседка по комнате тогда съехалась со своим парнем, так что мы не переживали о вторжении в наше пространство посторонних и в итоге всю ту ночь провели вместе. Мы занялись сексом ещё дважды, и в перерывах между этими раундами я слушала сладкие речи мужчины о его пылкой страсти или дремала у него на плече. Это была замечательная ночь. Конкретно в тот момент. Сейчас же она мне кажется очередной болезненной пощёчиной.

В следующий раз мы переспали в недорогом отеле, плату за номер в котором мы разделили напополам, и эта ночь по ощущениям показалась мне не менее прекрасной, чем наша первая и оттого самая незабываемая ночь. Так я поняла, что опасно быстро пристрастилась не столько к самому сексу, сколько к обнажённой душе и обнажённому телу этого малоизвестного мне мужчины. Но неизвестность продлилась недолго…

Для третьей ночи всепоглощающей страсти Крайтон пригласил меня в необычное место. Всё началось с того, что я позволила ему завязать себе глаза чёрной повязкой, после чего он усадил меня в какую-то машину, что мне сразу же показалось странным, так как на тот момент я знала наверняка, что у моего бойфренда нет никакой машины. По игре ветра в моих волосах я поняла, что мы едем с открытым верхом, но куда именно Байрон желал доставить меня – заранее я так и не смогла выяснить у него. По пути, предположительно останавливаясь на светофорах, он брал меня за руку и, говоря нежные слова любви, целовал меня в неё. В ответ на эти нежности я позволяла себе глупо хихикать, словно была пятилетней девчонкой, испытывающей щекотку от дуновения ветра…

Мы остановились. Он помог мне выйти из машины. По отчётливому эху, производимому при каждом моём шаге, я понимала, что мы, скорее всего, находимся в помещении с высоким потолком. Как я позже поняла, это была подземная парковка…

Он уверенно вёл меня в неизвестном направлении около минуты, потом мы, очевидно, зашли в лифт, долго поднимались вверх, после чего снова куда-то шли. На протяжении всего пути он говорил мне о том, что любит меня, о том, как я красива, просил меня расслабиться… В общем, он делал всё, чтобы с моего лица не сползала глупенькая улыбочка. Помню, в лифте он целовал меня в губы…

Вскоре мы зашли то ли в номер отеля, то ли в квартиру – с завязанными глазами я не могла определить точно, но по махровому ковру, который я почти сразу ощутила под своими ногами, я поняла, что мы пришли в жилое помещение. Байрон помог мне снять туфли, после чего повёл дальше. Спустя примерно полминуты после попадания в это помещение он наконец снял с моих глаз повязку, но я, взбудораженная от предвкушения перед неизвестным, совершенно ничего не увидела. Сначала я испугалась безумной мысли о том, что, по неизвестной мне причине, я вдруг ослепла, но вскоре я начала различать расплывчатые силуэты предметов в совершенно чёрной комнате, посреди которой мы оказались. Я поняла, что нахожусь в неосвещённой спальне с занавешенными тяжёлыми шторами окнами, за которыми разливалась глубокая ночь, так что с облегчением выдохнула, осознав, что моё зрение меня всё же не подводит.

– Я ничего не вижу, – почему-то шёпотом заговорила я. – Может быть включишь свет?

Он проигнорировал мою просьбу, вместо ответа начав меня целовать. Следующие его слова стали для меня совершенной неожиданностью. Он спросил: “Ты меня любишь, Тесса?”.

Кажется, даже темнота не смогла скрыть моей растерянности. Ритуал признания в любви друг к другу свершился между нами ещё до нашего первого секса, причём первым признавшимся в этом пламенном чувстве был именно он. После мы регулярно говорили друг другу слова любви и открыто признавались в своих чувствах, но до сих пор он не вынуждал меня сказать о подобном до того, как я сама захотела бы это сделать, тем более он никогда не обрывал наших поцелуев вопросами. Из-за этого момента моя настороженность вдруг заметно усилилась.

– А ты меня любишь? – вместо ответа задала свой вопрос я, вдруг прекратив понимать, отчего именно моё сердце в этот момент вдруг начало колотиться так часто: от страсти, от новых ощущений или от страха. Но откуда вдруг мог закрасться в мою душу страх? Перед чем?.. В тот момент я не понимала этого.

Крайтон положил свою горячую ладонь на моё явно пылающее лицо, жар которого в окружающей нас темноте он мог лишь ощутить, но не увидеть. Пригнувшись к моим губам и упершись своим лбом в мой, он проговорил тихим шёпотом, и сладкий аромат его дыхания обдал моё пылающее лицо:

– Я всем сердцем люблю тебя, Тесса.

– И я тебя люблю, Байрон, – на сей раз мой голос отчётливо задребезжал. Мне явно становилось не по себе и, я уверена в этом, он почувствовал это. Потому что после моих слов он прекратил тянуть резину. Обняв меня за талию, он приподнял меня и направился со мной куда-то вперёд. Уже спустя несколько секунд я вскрикнула от страха перед падением, но за моей спиной оказалась всего лишь кровать.

– Ты чего? – ухмыльнулся где-то рядом с моим ухом мужчина, слегка придавивший меня своим тяжелым телом.

– Послушай, это всё как-то жутковато… Давай включим свет?

– Ты мне не доверяешь? – на сей раз он отчётливо засмеялся где-то напротив моего лица. Он всё ещё придавливал меня своим весом, так что я не могла даже пошевелиться.

– Доверяю, – попыталась в ответ улыбнуться я, но, кажется, у меня получилось не очень искренне.

– Тогда расслабься…

Он снова начал меня целовать и… Через какое-то время я действительно расслабилась. В итоге мы занялись сексом в кромешной темноте, в которой я едва могла рассмотреть очертания своего партнёра. Это был хороший секс, я искренне отдавалась тому, кого любила и, как мне казалось, тому, кого знала.

В этот раз Байрон был очень хорош. Мне даже казалось, будто он с каждым разом становился всё более и более внимательным в процессе, и одновременно всё более страстным. Когда всё закончилось, я удовлетворённо и мирно заснула на его груди под мерными поглаживаниями его ладонями моих плечей и головы. И всё было хорошо, и даже замечательно. А потом наступил рассвет и, раскрыв глаза, я увидела место, в котором проснулась.

Глава 10
Пейтон Пайк
02 октября – 08:35

Вскрытие показало отсутствие следов насилия у убитой. Также жертва не была ограблена и на момент убийства не находилась под действием алкогольного, наркотического или любого иного токсического опьянения.

Вопрос, который вспорол пространство между этой жертвой и другими возможными жертвами Больничного Стрелка, был слишком нестандартным и наверняка имел нестандартный ответ, который ни я, ни Арнольд, никто другой всё ещё не видел…

Зачем убийца переодел жертву?

Глава 11
Тереза Холт
Шесть лет назад

Проснувшись, я не сразу поняла, где именно нахожусь. Когда же я не увидела рядом Байрона, я начала вспоминать детали прошедшей ночи и потому стала активно осматриваться. В комнате, в которой я проснулась и которую теперь могла свободно рассмотреть при свете пасмурного дня, льющегося из-за газовых тюлей, освобожденных из-под пластов тяжелых штор, было что-то не так. И я достаточно скоро поняла, что именно меня так остро смутило: комната была люксовой. Никогда прежде я не находилась в обстановке неприкрытой роскоши, поэтому вдруг очутившись в её эпицентре почувствовала себя обнажённой в самом буквальном смысле: я походила на воровку, забравшуюся ночью в пятизвёздочный отель с целью его ограбить, но так сильно увлекшуюся его роскошью, что в итоге задержалась и не заметила, как уснула на шелковых простынях. В голове у меня была абсолютная неразбериха, и Байрона не было рядом, чтобы объяснить мне, откуда у него деньги на подобный номер, и почему ночью ему так остро необходима была темнота? Если он решил потратить свои сбережения на самый роскошный номер в самом роскошном отеле Бостона, зачем закрывать мне глаза? С не меньшим успехом мы могли бы заняться сексом и в трехзвёздочном отеле – я бы разницы точно не обнаружила. По крайней мере, до рассвета.

Чувствуя дискомфорт от непривычной моей натуре обстановки, я поспешно спрыгнула с высокой постели – точнее соскользнула с её шёлкового убранства – и начала поспешно одеваться. Натянув на себя джинсы и застегнув на них ремень, я не нашла своей рубашки ни на кровати, ни под ней, зато вдруг заметила рубашку Байрона, беспорядочно повисшую на спинке необычного в своей красоте кресла. Факт нахождения этого предмета мужского гардероба в комнате успокоил меня дважды: во-первых, раз рубашка Байрона здесь, значит и он сам должен быть где-то неподалёку – ведь не мог же он уйти полуголым? – а во-вторых, я не оставалась без верхней одежды.

Схватившись за успокаивающую мои нервы рубашку, уже в следующую секунду я вдруг замерла от шока: на столе, перед которым располагался стул с рубашкой Байрона, стояла фотография в изящной серебристой рамке, украшенной тремя большими белыми камнями. Не веря своим глазам, я машинально потянулась к неожиданной находке и, взяв её в руки, начала рассматривать её с таким вниманием, словно впервые видела, хотя это было не так. Эту фотографию я уже видела в своей жизни и не единожды. В середине мая того года её сделала моя лучшая подруга Рина Шейн, уже пару лет владеющая фотосалоном в Роаре. На этом снимке улыбающаяся я, в ослепительном розовом платье, которое я за всю историю его пребывания в моём гардеробе в итоге надела всего раз, позировала на фоне буйно цветущего дерева с раздвоенным стволом. Роскошная фотография, пожалуй даже одна из лучших в моей жизни, но… Я её не дарила Байрону. Более того, этот снимок я даже не выставляла в своих социальных сетях, где он, предположительно, мог бы достать мои фотоснимки, если бы он добавился в список моих друзей, но он утверждал, что не ведёт страниц в социальных сетях, а я не проверяла этого утверждения, так что… Откуда?!..

Продолжая в одной руке удерживать фотоснимок, а во второй рубашку, я поспешно начала оглядываться по сторонам, на сей раз желая разглядеть детали места, в котором оказалась. Платяной шкаф был слегка приоткрыт, так что я сразу рассмотрела висящие в нём галстуки. На столе лежала необычная ручка-перо с гравировкой “Б.Р.Крайтон”. Позади меня стоял деревянный комод, явно выбивающийся из общей концепции интерьера – столь неподходящую, старую и потёртую вещь ни за что бы не установили в номере пятизвёздочного отеля…

Поспешно набросив на себя рубашку Байрона и запахнувшись, я выглянула в окно и сразу же поняла, что я права в своих предположениях – я нахожусь не в отеле. По крайней мере, не в самом лучшем отеле, который имелся в Бостоне. Однако вид на знакомый мне залив был лучшим, что я видела в этом городе, значит я определённо точно всё ещё находилась в пределах Бостона… И всё же это был явно не отель.

Отстранившись от окна, я начала поспешно застегивать рубашку на себе и вдруг, по не попадающим в петли пуговицам поняла, что мои руки, почему-то, трясутся.

– Тесса? – от неожиданно и громко прозвучавшего в пространстве моего имени я инстинктивно подпрыгнула на месте, и прекратила застёгивать непослушные пуговицы, странно пришитые не к привычному мне развороту. – Почему ты так рано проснулась?

– Что это за место? Куда ты меня привёл? – неприкрыто напряжённым тоном отозвалась я, после чего машинально продолжила застёгивать пуговицы надетой на меня рубашки, на сей раз даже не смотря на них.

– Как насчёт завтрака, а после ответов?

По его голосу я поняла, что он напряжён не менее меня, может быть даже более, что сразу же напугало меня ещё сильнее. Сделав пару поспешных шагов по направлению к столу, я взяла с него рамку с вставленным в неё моим фото и указала этим предметом в направлении стоящего в дверях комнаты Байрона.

– Откуда у тебя эта фотография?

Тяжело выдохнув, он расцепил свои сильные руки, до сих пор лежавшие накрепко скрещенными у него на груди, и подошёл ко мне. Пристально глядя на меня, он забрал из моих рук фоторамку и, подождав пару секунд, дотронулся одной из выбившихся прядей моих растрёпанных волос, и заправил её мне за ухо. Всё это время я не шевелилась и не моргала, чтобы случайно не выдать своё зашкаливающее переживание, которое, как я понимала, для Байрона было очевидным и без лишних телодвижений с моей стороны.

– Какая же ты красивая, – своим фантастическим баритоном произнёс он, но эти слова не были ответом ни на один из моих вопросов. Вдруг опустив свой взгляд на фото в своих руках, он наконец решил начать отвечать. – Эту фотографию я нашёл у твоей подруги, кажется её зовут Рина. Она разместила её на своей профессиональной странице в социальной сети.

– Но ведь ты говорил, что у тебя нет аккаунтов в социальных сетях.

– Я солгал тебе, Тесса. И, боюсь, не единожды…

Именно с этой фразы с моих глаз впервые попыталась слететь маразматическая пелена слепой влюблённости. Именно с этой фразы начала раскрываться первая правда. Как роза, постепенно распускающаяся листок за листком, она должна была рано или поздно распуститься вся, окончательно и бесповоротно, чтобы ударить своим резким ароматом в нос, чтобы вызвать силой своего пьянящего аромата головную боль, и чтобы после отцвести, превратиться в ничто, в прах и пепел. Но что сегодня выжженное пепелище привычной экосистемы, то завтра благодатная почва для новых видов и форм жизни. Сегодняшний пепел – завтрашняя благодать.

* * *

Байрон Крайтон оказался не тем, за кого он выдал себя в момент нашей первой встречи. Он не был тем, с кем, как я думала, я ходила на свидания, с кем целовалась, кому позволяла держать себя за руку, и не был тем, с кем я бездумно быстро легла в одну постель. Имя было тем же, но личность… Личность отличалась настолько кардинально, что эта разница резала и глаза, и душу.

Он рассказывал правду уверенно и последовательно, что подтверждало мои догадки о том, что к этому разговору он готовился заранее. Я же, слушая его речь с широко распахнутыми глазами и слегка приоткрытым от шока ртом, совершенно не была готова к столь крутому повороту. И поплатилась за это. Моя растерянность в тот ответственный момент в итоге дорого обошлась мне в будущем.

Байрон Крайтон не был заурядным менеджером в штате преуспевающей автомобильной компании. Он был вице-президентом некой компании, специализирующейся на производстве эксклюзивной мебели. Тогда он не назвал наименование упомянутой компании, а я не поинтересовалась хотя бы ради уточнения, да и тогда это название всё равно бы ничего мне не сказало: о “Coziness” в США в то время мало что было известно. Но если бы я узнала тогда название этой компании, я бы наверняка запомнила его и уже в настоящем времени не попала бы в эту нелепую ситуацию с заказом по гостевому дому. Только сейчас я поняла, что даже дозировку и ракурс правды Крайтон тогда предусмотрел для меня, как знающий аптекарь или опытный астроном. Я знала её и не знала одновременно. Он – вице-президент мебельной компании, но какой? Где, в случае чего, я смогла бы его отыскать? По каким ниточкам? Как позже выяснилось, этих ниточек вовсе и не было… Голая правда, облачённая в одеяние, сотканное исключительно из призрачных нитей.

Услышав первую же правду, я, сев на край кровати, посмотрела на признавшегося во лжи и наконец заговорила:

– Ты богат. Но зачем ты соврал мне? Для чего скрывал свой статус? До сих пор я всерьёз считала, что у тебя даже собственного автомобиля нет…

Мой голос и несвязная речь с потрохами выдавали мою растерянность. Я прокручивала в голове мельчайшие детали: мы расплачивались в кафе и за отель напополам – он ни разу не угостил меня. Более того, я только теперь заметила, что до сих пор он не оказал мне даже минимального, стандартного для мужской стороны внимания в материальном виде. Ухаживающие за девушкой парни обычно дарят своим избранницам шоколад или какие-нибудь безделушки, в конце концов цветы. Байрон же до сих пор не преподнёс мне не то что ни единой безделушки, с которой я могла бы таскаться повсюду и которой могла бы хвастаться перед подружками, но даже захудалым букетиком, хотя бы одной-единственной ромашкой меня не одарил. Это ведь ненормально… Наверное… Как я до сих пор об этом не задумалась? Почему не заметила?..

– Тесса, выслушай и пойми меня, пожалуйста, – присев напротив меня на корточки, он вдруг взял обе мои руки в свои. – Я солгал тебе, причём сделал это в самом начале наших отношений. Мне жаль, что мне пришлось это сделать, и я приношу тебе свои искренние извинения за этот обман, но, пойми, по-другому я не мог поступить, – он смотрел не на меня, а буквально в меня своими фантастическими зёлеными глазами.

– То есть, если бы ты мог вернуться в прошлое, ты поступил бы точно так же? – я пыталась понять… Пыталась-пыталась-пыталась… Но, несмотря на свои усердные старания, всё равно в итоге промахнулась.

– Да, – не колебаясь ни секунды дал однозначный ответ он, и в эту же секунду мои безвольные ладони, всё ещё лежащие в его горячих руках, сжались в кулаки.